Доцент кафедры всеобщей истории, социологии и политологии Иван Васильевич Меха – выпускник Омского педагогического. Он работает на родном факультете уже 53-й год. О том, как история двигает мысль вперед, чем жил омский студент в 60-е годы прошлого века и почему Иван Васильевич не собирается менять профессию, – читайте в нашем интервью.
Расскажите, пожалуйста, о своём детстве. Как и где оно проходило, о чем мечтали?
Родился и жил я в селе Богодуховка Павлоградского района. Туда переселились мои предки, которых, кстати, мне ещё удалось застать. У деда, а потом и у моего отца по закономерности был дом, крытый соломой. У остальных же семей были землянки, сделанные из дерна и накрытые им же. В плане жилища нам повезло, ведь подобные литые дома были по-настоящему тёплыми. На крыше можно было сушить табак и хранить сало. Холодильников и морозильных камер ведь не было, а в год разрешалось держать только одного поросёнка вне зависимости от того, большая семья или нет. Поэтому мы сало крепко так солили и складывали на крышу. До сих пор помню его желтый цвет и своеобразный привкус.
Мать в годы войны осталась с четырьмя детьми. До этого отец на Дальнем Востоке служил, потом пошел на Финскую войну, вернулся оттуда, родились две девчоночки. Потом ещё война – и опять поездка на Дальний Восток. До 1947 года он пробыл там, с японцами потом воевал. В годы войны несколько ребятишек умерло. В семье нас осталось семеро. Старшие братья называли маму на «ты», а отца – на «Вы». А те, кто после войны родился, и того, и другого на «Вы» звали. Так было принято.
Помню завет отца: «Не нравится, сынок, – не делай так, чтобы тебя за это наказывали». Эти его слова стали моим девизом по жизни. Если меня что-то не устраивало, начинал думать, почему так происходит. Прежде чем серьезное решение принять, думаю, чем это может кончиться.
И мамину удивительную способность помню. Ложимся спать вечером. Нас 11 человек в пятистенке. Кухня и комната. В комнате родители и старшие спят, в кухне – остальные. На печке мы спали втроем или вчетвером, потом ниже полати ещё были. Шкаф на всю ораву один. Одежда по большей части была на нас, но не вся. А как её в таком маленьком пространстве разместить? Стульев столько, сколько есть сейчас, не было. Вот и клали кто где. Мама же всегда знала, кого в каком часу поднять в школу и на работу, а потом ещё вещи помогала находить.
Что касается моей детской мечты, то я её в 4-м классе выразил в вопросе учителю физкультуры: «А я Лениным могу стать?» На него последовал ответ: «Ну, конечно, можешь, если учиться хорошо будешь».
Почему Вы приняли решение поступать в Омский педагогический?
В школе когда учился, одна-единственная двоечка у меня была за зачёт. Сдавали мы директору школы, он вел историю и обществоведение. Школа была в соседней деревне. Те, кто там жил, сдали и домой пошли, а я с ещё тремя мальчишками на велосипеде туда мчал. В раздевалку зашли, подождали, пока начнется зачет. Я тогда подумал: «Надо бы посмотреть, что он рассказывал сегодня». Понадеялся на удачу и не посмотрел, а он мне именно этот вопрос задал. Я честно признался, что не знаю. Владимир Федорович поставил мне двойку. После этого я сильно разозлился и учебник обществоведения выучил наизусть. Зимой жил на квартире и читал всю ночь. График был такой: 45 минут читаю, 15 – сплю. А затем одноклассники проверяли меня: предложение какое-нибудь читают и спрашивают, на какой оно странице. Безошибочно отвечал. До сих пор формулировки оттуда помню. Тогда не думал, что это на пользу и память развивает.
Так и началось всё с неудачного зачёта. Владимир Федорович пробудил интерес, хоть и был не историком, а офицером. Потому-то он чего-то не дочитывал, не договаривал: поразмышляйте, мол. Заставил думать. А это в итоге оказалось очень увлекательным занятием.
С чего начался Ваш педагогический путь?
Я не поступал сразу, хотя и окончил школу с золотой медалью. Директор съездил в город, в облоно, договорился, чтобы меня отправили в МГУ на механизацию сельского хозяйства. Приехал назад, говорит: «Ваня, я путевку выпросил, можешь ехать». А я отвечаю: «Не хочу туда, мне больше интересна история».
Первый год никуда не поступал, думал. И тут жизнь повернулась интересным образом. У родителей на двоих была пенсия 60 рублей, маленьких ребятишек четверо – всех не прокормишь, поделить сложно. Ещё сестре моей нужно было 10 классов окончить, а в деревне возможности такой не было. Брат старший в то время в Русско-Полянском районе работал. Он мне и говорит: «Я тебе работу здесь найду, и Ольга тут пусть будет, учится». С сестрой договорились: я буду работать год, а она 10-й класс окончит и после окончания не пойдет поступать, а будет хотя бы год работать, чтобы мне помочь.
На том и остановились. Я год отработал в школе-интернате, куда сдавали детей, с которыми не справились в обычной школе. Дети были изумительные. Часть из них были моими ровесниками, поэтому я с ними сдружился и за мной потянулись. Вёл физику, черчение, физкультуру, рисование.
Ещё с детства у меня прослеживалась педагогическая неординарность в поступках. Случай: иду по коридору проводить лабораторную работу. В одной руке у меня колба с водой, в другой – журнал. А шестиклассники борьбу устроили прямо возле стола. Захожу, ребятишки кричат: «Учитель пришел! Учитель пришел!» А они борются, увлеклись. Положил я журнал на стол, взял колбу и воду на них вылил. Подскочили, не понимают, что случилось, а я в этот момент спокойно так говорю: «Вот ты сходи воды набери, а ты возьми-ка тряпку и подотри тут пол».
Кроме того, я дежурить должен был по интернату раза два в месяц. Отбой был в одиннадцать, и до этого времени все восемь классов должны были лечь спать. С ними оставался только сторож. Большим помощником для меня был Гена Шевченко из 8-го класса. Парнишка был выше меня ростом и пользовался авторитетом, держал всех. Говорю: «Гена, надо всех уложить». И укладывал ведь. Вот такие отношения у нас были.
А контакт со своими учениками поддерживали?
Конечно! Сколько раз приезжал, они встречали с радостью, хоть и всего год отработал. Всегда знали, когда я приеду, и к автобусу приходили. Даже переписывались с ними потом, очень благодарные были. Ребятишки были обижены лаской родителей, а меня в большой семье воспитали, и мне казалось, что у меня тоже должно быть много детей. Так и поладили.
Ещё случай: на 3-м курсе иду с учёбы. Тогда рядом с корпусом была ТЭЦ. Дымит страшно, гарь летит, холодно. Шагаю вперед, закрываю лицо, и вдруг меня какая-то здоровая дама хватает и кричит радостно: «Иван Васильевич! Иван Васильевич!» Я был ошеломлен. «Вы кто?» – спрашиваю. Она смущенно отвечает: «А я Катя Борисенко. Вы меня помните?» Тут до меня доходит: «Катюша, забыть не могу!»
В 6-м классе у меня училась девочка. Тогда или влюбилась она в меня, или еще что. В общем, пыталась обратить мое внимание на себя. За самой последней партой сидела и, как только я наклонялся, она вскакивала с места, только отвлекся – опять та же картина. Доводила до того, что просил выйти из класса. А она не выходит! Я к ней, а она – от меня. Рассказала, что у нее уже семья, дети, но спустя годы ничего не забылось.
Как проходило Ваше поступление в институт?
На следующий год после того, как отработал, на заочное отделение пошел поступать. Детишек не хотелось бросать, хотелось продолжать работу. Приехал в Омск, подумал: «Неужели же я с золотой медалью не поступлю на заочное отделение?» В итоге так и не готовился к экзамену. Прихожу, беру билет и понимаю, что на один вопрос знаю ответ на пятерку, а на второй нет.
Еще одна учительница из нашей школы в то же время поступала, отвечать пошла раньше меня и получила двойку. Следом за ней я иду – раздумал, сдавать ли сейчас. Подхожу к преподавателям, говорю:
– Ставьте мне двойку, я отвечать не буду.
– Почему это?
– На пять не знаю.
– Ну отвечайте на четыре.
– Нет, на четверку не надо.
Посовещались.
– А, у Вас медаль даже? Ну ладно, не переживайте и лучше приходите на дневное отделение. У нас стипендия там есть.
И осенью уже пошел поступать на дневное. Пришел на один экзамен, два человека меня послушали, мы пообщались. Поставили мне отличную оценку, узаконили всё, так сказать. Больше в институте не появлялся – не надо было до начала учёбы. Приехал на уборочную, как было сказано. Захожу, а на факультете никого нет. Сижу возле деканата, жду: может, появится кто. Сидел зря, да не совсем. После обеда, ближе к вечеру, пришел Володя Щетков. Как потом оказалось, он учился на этом же курсе, а я не знал, потому что не ходил на остальные экзамены.
– Чего ты здесь? – спрашивает.
– Да сижу вот.
– А где ночевать будешь?
– На вокзал, наверное, поеду, переночую там, завтра сюда приеду.
– Да ладно, поехали ко мне.
И забрал он меня в Нефтяники. Глазунью пожарил, поели, поговорили, легли спать. И только тут я додумался имя его спросить. Спас он меня тогда. Да и потом много раз спасал.
Пожалуйста, поделитесь наиболее яркими моментами из студенчества.
Студенческий гардероб мой был скуден. До 3-го курса ходил в кепке, туфлях и зеленом пальто, которое купил на деньги, заработанные в школе-интернате. Шапка-ушанка ещё была плохая и валенки, в которых ездил в деревню. Да и не до щегольства было. Один раз в месяц от стипендии отсчитывал 1 рубль 60 копеек на билет домой, а оттуда уже родители с пенсии чего-то оставляли или брат старший деньги давал. То, чем родители могли помочь, пока я учился, – провизия: кусок сала и картошка. Поэтому старался учиться и подрабатывал, чтобы полегче было.
На первом же занятии у члена экзаменационной комиссии Натальи Александровны Сергеевой было такое: она пришла, назвала все фамилии, кроме моей. Спрашивает:
– Кого пропустила?
– Меня, – отзываюсь.
– А Ваша фамилия?
– Меха.
Улыбнулась.
– А я помню Вас. Мне понравилось, как Вы экзамен вступительный сдавали.
Мне сказали: раз она там запомнила – пиши пропало. Наталья Александровна запомнит и все остальное. Как-то на древнерусском языке надо было читать тексты вслух. А я вслух не читал никогда: когда дома сразу несколько учеников, стараешься не отвлекать никого. Пытаюсь читать, заикаюсь, волнуюсь. Остановила она меня и сказала: «А я думала, что ты лучше подготовлен». Потом перестала спрашивать на семинарах. В общежитии все говорили: «Ты иди к ней, потому что если она наметит, то конец, завалит».
Я и пришел к ней, наивный:
– Наталья Александровна, а Вы наметили меня на отчисление?
– Почему ты сделал такой вывод?
– Ну Вы же меня не спрашиваете.
Секундная пауза, а после нее ответ:
– Вас спрашивать, Меха, непедагогично.
Поник я после этого. Как же это понимать: зачем спрашивать, ведь ты и так знаешь, или зачем на тебя время тратить, когда ты уже на грани отчисления? Потому-то так усердно учил я учебник Внучкиной и первую часть «Истории СССР» в 800 страниц. Прочитал её 8 раз за 10 дней.
Учил я всегда усиленно. В общежитии даже говорили: «Мехе надо рогожу купить на штаны». Это потому что по ночам сидел в маленьком читальном зале почти до утра с книжками. Подхихикивали, конечно, но относились уважительно, ведь у Мехи можно спросить, хотя он и не всегда отвечает. В итоге на все пятерки, кроме одного случая, сдал предметы. Что касается общественной работы, то меня старостой с 1-го курса назначили, и потом, какие бы должности ни занимал, студенты сами уговаривали преподавателей: «Не надо его менять». Доверяли. На 2-м курсе избрали заместителем председателя студенческого профкома. Мы тогда заселяли в общежития. А на 4-м курсе стал председателем, хотя и остался студентом дневного отделения.
И вот то, чем можно гордиться: стал тогда же, на 4-м курсе, ленинским стипендиатом. У нас в регионе эту стипендию Саша Ковалев из Высшей школы милиции получил, а через 2 года я.
Кто из преподавательского состава университета стал для Вас наставником? Какие занятия нравились больше всего?
К разным занятиям я по-разному относился: разные преподаватели были. Вот Вениамин Михайлович Самосудов умный был, толковый специалист, но лектор не очень хороший. Можно было уснуть. Один раз я в самом конце аудитории сидел и задремал. В перерыве между занятиями так и проспал, потому что опять всю ночь просидел, а одногруппники в это время передвинули кафедру. Преподаватель как раз напротив меня оказался. Я проснулся, понемногу поднимаю голову, понимаю, что влип. Но Вениамину Михайловичу стоит отдать должное: он никогда не вспоминал про это и уважительно ко мне относился. Хороший был человек, бывший фронтовик.
Ещё запомнились курсы Валентины Федоровны Стафеевой. Первая сессия, дисциплина «Новейшая история». Вопрос мне задала:
– А Греция когда независимость получила?
– Не знаю, Валентина Федоровна. В учебнике этой даты нет.
– Меха, я на лекции это говорила, а Вас на этой лекции не было.
Пристыдила меня. И дальше, хотя подрабатывал, депутатом городского совета был уже на 3-м курсе, председателем профкома на 4-м курсе, но на занятия ходил. Это было святое. Потом пересдавал этот экзамен – единственная четверка была. Память у неё была фантастическая. Вот встанет в уголочек и то, что сегодня рассказывала, воспроизведет тебе в точности через 2-3 месяца. Наизусть помнила. Я её предметы знал хорошо. Когда уже работать стал, мы поделили между собой «Восток» и «Запад». В моменты, когда начинал что-то из её курса, из истории Запада, рассказывать, она понимала, откуда я это почерпнул. Зауважала.
Был еще Иван Никифорович Новиков, разведчик. Он общество «Знание» возглавлял и вещи такие рассказывал интересные, но при этом оговорки делал: «Это мне рассказал родственник из Москвы, генерал». Правда, позднее выяснилось, что родственника никакого не было, а он брал информацию с семинаров для лекторов общества «Знание» и из тематического журнала для них.
А Вадим Михайлович Физиков меня разговаривать грамотно научил на 2-м курсе. Дома я говорил по-украински, писал везде на украинском, а на учёбе переводил в голове дважды. Так вот, пришел я в студенческий театр, а этот кружок вел Вадим Михайлович. Достался мне монолог Сатина. Начал читать. Вадим Михайлович посидел, послушал и говорит: «Ваня, давай попробуем звуки правильно выговаривать». И выправил ведь! Я начал говорить абсолютно по-другому. Потом он у нас читал литературу XIX века, литературные четверги проводил. Я постоянно ходил и слушал Вадима Михайловича. Он потом мне даже несколько книжек подарил.
Как складывалась Ваша профессиональная жизнь во время обучения и после него?
После окончания института с отличием на факультете мне предложили остаться здесь и преподавать. Тогда как раз освободилась ставка, надо было человека заменить. Так за год я два курса разработал: большой курс по истории Средних веков и курс по истории стран Азии и Африки, которую в нашем городе никто не знал и не вел. Библиотека на одного меня работала, интернета же не было. Распорядок был таков: портфель нагружаю книгами, иду домой, готовлюсь, к утру заканчиваю писать. Книжки сдаю, другие беру, к другой лекции, и так целый год.
Потом поехал на четырехмесячные курсы по Средним векам в Санкт-Петербург. Занятия у нас проходили в Эрмитаже. Как экскурсовод читал лекции, ух! Заслушаться можно, так не каждому повезет. Мы сидели в библиотеке, которая была подарена Екатерине II. Там даже запах другой был. Жить, конечно, не на что было. Но зато чего я там набрался и насмотрелся, с кем наобщался! Такое не всякому доводится прочувствовать.
Когда курсы кончились, приехал сюда, а тут ставка освободилась преподавателя истории стран Азии и Африки. И вновь я оказался востребован. Защитился в итоге в Челябинске по истории КПСС. А руководителем моим был Михаил Ефимович Бударин, повезло мне очень.
Прошёл через все преподавательские должности: и ассистентом был, и старшим преподавателем, и доцентом, и заведующим кафедрой, и даже деканом.
Был ли какой-нибудь забавный или поучительный случай с кем-то из студентов?
Был, и даже не один был.
Учился у меня студент, который книжки повадился воровать политические. Тогда я заместителем декана работал. Вот идёт комсомольское собрание по поводу исключения бедолаги, ну я и заступился за него. Виктор Николаевич Худяков тогда, помню, сказал мне: «Иван Васильевич, да он же нечестный человек, шпаргальщик, и у тебя он тоже спишет». Я поспорил, что не будет списывать. Время экзамена. Пришел мой чтец в костюме, взял билет, сел. Пишет-пишет, подходит. Вижу, что листочек меченый, не тот, что я ему дал. Забираю, смотрю в глаза: «А если без листочка? Слабо?» Оказалось, слабо – не готов.
– Еще есть шпаргалки? – спрашиваю.
– Нет, Иван Васильевич. Я не списывал, это листочек такой попался.
Приходит ко мне третий раз и опять в пиджаке. Взял билет, идет к своей парте спиной ко мне. Рубашка голубенькая у него из-под пиджака так и выглядывает. Садится ко мне лицом – а рубашка-то белая! Тут доходит до меня, что он все шпаргалки, которые написал, сложил в носовой платочек, который пришил внутрь пиджака, а тот прорвался, и все листочки видно стало.
– Давай разговор по-честному, по-мужски, – начал я. – Ты достаешь мне все остальные шпаргалки. Я знаю, где они у тебя лежат, но шариться не буду. Просто будь честным.
– Я не списывал, Иван Васильевич, – повторяет.
– Ну тогда давай поговорим, раз не списывал, чтобы основания были для оценки.
В конце концов получил товарищ двойку. Отчислили его. Года через четыре меня позвали прочитать курс в ОмГУ. Захожу в аудиторию, где человек 80 сидит, и чувствую дискомфорт. А у меня, коль лекторской работой занимался со студенческих лет, особенность появилась: не могу говорить, когда ощущаю, что кто-то не принимает. Начал вглядываться в толпу, смотрю, а на галерке сидит знакомый мне чтец. Он поступил заново в другой вуз, а тут опять пришел я. Подзываю его на перерыве и говорю: «Ты не волнуйся, я не злопамятный. Думаю, что за два раза ты Азию и Африку выучил».
Чем может помочь педагогическое образование вне стен школ и университетов?
Кто правда учится, тот с самого начала в самостоятельную жизнь безбоязненно уходит. Женится или замуж выходит, и тут педагогические знания очень нужны: как взаимодействовать с другим человеком? Потом дети появляются, и педагогика как была рядом, так и остается здесь. А ещё в педагогическом университете учат думать.
Что Вы могли бы пожелать студентам и родному университету?
Ребята, помните, ради чего вы пришли сюда. Разумеется, мы преследуем разные цели, но есть то, что объединяет всех нас: всё, что студенты здесь получают, обязательно пригодится им в жизни. Даже если они никогда не пойдут работать в школу. У вас будут другие мозги, другое представление о мире. Учиться думать – это истинное удовольствие.
Раньше пожелание было такое цивилизованное, когда хотели, чтобы у человека всё было плохо: «Чтоб тебе жилось при реформах!» Так вот, у меня пожелание обратное: хочу, чтобы реформы закончились и чтобы можно было спокойно жить.
